| |
ИЗ ЗЕЛЕНОГО ШКАФА
Михаил ДОРОШЕНКО
Клуб друзей задушевной беседы
(фрагменты)
— Я Префистофель, господа.
— Префи... ктофель?
— Префистофель.
— И что?
— Ничего, ровным счетом ничего. Выпью с вами мальвазии и назад удалюсь.
— В пре,.. исподнюю?
— Помилуйте, вы меня с кем-то спутали!
Дверь за пламенем в камине. Я оттуда.
— Что там за дверью?
— Коридор.
— Куда он ведет?
— В никуда.
— Стало быть, вы ниоткуда. Зачем к нам пожаловали?
— Побеседовать с вами, господа.
— Ну, а что-нибудь принести с того света с собой вы не могли бы, господин Префи... как вас дальше, не помню?
— Фистофель. Мальвазию, если хотите. Огненный напиток, господа.
— Ну, а кто вы есть? Откуда родом?
— Я был никем, а стал кой-чем. Я — пребыватель, господа, от слова "пребывать". я тот, кто вечно пребывает здесь и там — во всех местах одновременно.
— Вас кто-нибудь нанял или вы сами по себе?
— Я не сам по себе, а от вас к вам явился развлечь. По контракту.
— Что-то вы, господин Префистофель. путаете. Мы вас не нанимали.
— Не нанимали, да, но желали эдакого шута: поговорить, поспорить, попенять меня за глупость да свое остроумие показать.
— Ну да, свое, а ты сам нас держишь в дураках.
— Я — ваше зеркало, господа.
— Кривоватенькое из тебя зеркало получается, голубчик.
— Ну, коли рожа кривая, так в моем зеркале красавец, а ежели сам по себе красавец, то наоборот.
— Да ты нас вздумал оскорблять, мерзавец!
— Мне заплатили.
— Кто тебе, мерзавцу, заплатил, признавайся!
— Вы, господа, и заплатили. Своим разговором, беседой, так сказать.
—Так ты нас самих выставляешь шутами. Убирайся откуда явился, мерзавец!
— Да, я — мерзавец, господа. Но всех предупреждаю: не общайтесь со мной, я — мерзавец. Бесполезно/ однако: всех тянет ко мне, как к удаву. Благодарю за сеседу, господа. Уже ухожу.
— Господин Предиктофель, погодите.
— Я вновь к вашим услугам, господа.
— Любезный Прекартофель, давайте-ка продолжим разговор. Я проснулся однажды на дереве с дамой в обнимку. Что скажете вы на сей счет?
— Я однажды преследовал даму на дереве, вроде как вы, в вашем сне. Она на вершину залезла, а я за подол ее платья схватил. "Дай руку. — говорю ей, — жизнь моя!" Ну. а она оставила у меня платье в руке и взлетела. Висит рядом со мной, грудь выпятила, глаза прищурила и мурлычит. "Дай руку, — говорит мне, — жизнь моя!" Я прыгнул, господа. как леопард. Очнулся под деревом в обнимку со свиньей, но не с простой, а с необыкновенной! В одном копыте у нее был бокал, а другом — блюдце с бисером. Перед нею стояло зеркало и она в него смотрелась.
— Ну и заврался же ты, голубчик. Полагаю, — такого не бывает даже там у вас... незнамо где.
— Я специально рассказал такое, чтоб
было чем меня вам попенять. Ежели у вас на деревьях дамы развешаны, как вы изволили мне заявить, то у нас в салоне на потолке кавалеры располагаются, с дамами и там соответствуют друг другу.
— В каком салоне, Префистофель?
— Безо всякого был места пребывания салон.
— Скажи-ка, милый Предистофель, а что о нашем свете говорят на вашем свете, так сказать?
— Наш свет на вашем свете, господа, но вы его не замечаете — подчас. Я огненного ангела сподобился увидеть по пути из Петербурга в Пятигорск. Он обернулся и превратился в оборванца с зеркалом овальным на спине.
— Ну, какой же это ангел, ежели в зеркале солнце отражалось. Вы — мошенник, милейший, и самозванец к тому же.
— Я — да! Но не само, а вами званный.
— В ваших историях слишком много зеркал, господин Префистофель.
— Разбить прикажите все зеркала или казаться перестать велите? Я — развлекатель. господа, я развлекаю вас. а вы — меня. Быть может, город создан вместе с вами — для развлечения меня.
— Весь мир для каждого, пожалуй, создан человека. Не так ли. Префистофель?
— Для каждого в отдельности, но все миры друг в друга вставлены искусно — так, что не видно швов.
— Ну, в вашем случае, любезный Префистофель. допущена условность.
—Какая же?
— Камин, огонь и все такое прочее.
— Помилуйте, там за огнем устроенная вами дверь. Я — лишь актер-импровизатор. Кривое зеркало вашей беседы, господа. Если всему необходимо объяснение.
***
— Ну, а я, господа, однажды за Гоголя выдал себя. В свое время похож был, но это неважно, главное в другом. По дороге из города N в черт знает какую дыру, ибо и N был не Бог весть знает чем, мне довелось разговориться с довольно важною персоной. Дорожная атмосфера, сами знаете, способствует сближению. Лошади бубенцами звенят монотонно, ямщик лошадей своих наругивает — более от скуки, чем по необходимости. "Чтоб вашим внукам овса, — говорит, — не видать! Чтоб вам самим без подков до Казани скакать! Чтоб вся ваша тройка строптивая разогналась да взлетела, аки птица безумная, да исчезла с глаз долой вместе с коляской постылой!" — разхярялся ямщик, забывая о том, что сам на постылой сидит, как император на троне. — Чтобы у тебя все спицы повыскакивали!" — переходил он на коляску и добавлял кое-что непечатное. Одну лошадь он Галилеем прозывал — за упрямство, а другую — Соперником—для симметрии, должно быть. Ну, а ту, что посредине, — Малюткой или Малютои — в честь известного опричника. У него она была в фаворе в отличии от немцев, поляков, французов, англичан да и всех прочих народов, коих он поносил всяческими словами — более всего за железные дороги. Они у него еще хуже лошадей оказывались, хотя хуже них, по его словам, никого в мире не было. За оконцем зима: солнышко, мороз. Поля алмазами усыпаны. как сказал бы поэт, хотя ежели оставить его в поле одного на морозе, так он любоваться природой уже не станет, а побежит к первой попавшейся избе греться, к той самой, какую он в своей поэзии превозносит, а в жизни презирает. Кстати, об алмазах! На груди у персоны из-под распахнувшейся шубы алмазы поблескивали на орденах. "Позвольте полюбопытствовать. — обратилась персона от скуки ко мне, — что вы там записываете в книжке своей записной? Великолепие описываете русской природы?" По правде сказать я записывал речь ямщика. Уж побольно узорная, витиеватая ругань неслась с облучков на все. что ни попадя. Особливо от него доставалось тем, до кого он своим кнутищем не мог дотянуться, в том числе и до статуи бога Гермеса Триждыразпроклятого, коего он видел в каком-то поместье за оградой лет эдак десять назад. "Роман сочиняю", — отвечаю я его превосходительству. "Как называется сие сочинение?" Ну, я возьми и брякни: "Мертвые души". Мистическое что-нибудь или в поэтическом духе?" спрашивает его превосходительство. Нет. — отвечаю я ему, — скорее в сатирическом". "Ах, в сатирическом!? Это интересно. Ну так зачтите-что-нибудь". Я и прочел ему начало "Мертвых душ о безымянных ' мужиках, обсуждающих достоинство чичиковской брички. Его превосходительство выслушал меня и говорит: "Ерунда какая-то у вас получается. Вам поучиться сатире у Гоголя надобно. В "Ревизоре" у него совсем другое дело. Я вам тоже цитатку зачту. Как там у него вначале? Мой дядя слыл нечестным малым, а был меж тем честнейших правил. Когда ж наследство получил, он уважать себя заставил. Как сказано! Дядя стал- таки фигурою, а вот племянник не только не возвысился в нравственном смысле, но и упал, покатился, можно сказать, с лестницы вниз: его, оскорбившего всех своим поведением, из общества выгнали вон — на мороз! Ибо-Господь умным ума не дает, а он умником слыл и ему от ума было горе великое. Вот, сатира! Учитесь у Гоголя, молодой человек!" — сказала персона и более со мной не общалась.
— Я явился сюда, чтобы вам услужить. Мне поручено некоторое время побыть, а затем исчезнуть — совсем, навсегда.
— Какое противное слово "исчезнуть", к тому же навсегда.
— На самом деле исчезать-то и нечему, ибо нельзя исчезнуть тому, чего нет.
— Это как же так; — нет?
— В каком-то смысле я. конечно же, есть, но на самом деле и это лишь кажется.
— Ну, а с кем мы разговариваем в сей момент, с призраком?
— Никак нет-с! У призраков имеется своя субстанция, а у меня ее нет.
— Стало быть, ты без субстанции, но в штанах и во фраке Ворованные, должно быть?
— У меня ни штанов не имеется, ни фрака; ни того, на что их надевают.
— Как же ты языком-то ворочаешь, а?
— Говорю-то не я, а вы сами. Я вам лишь вторю наподобии эха.
— Да. мы беседу ведем, а ты нам перечишь.
— Я исполняю лишь то, что велят. Вы вот меня от штанов и от фрака отделяете, а мыто едины. Мы — олицетворенное Кушать Подано в едином лице, так сказать.
— Ну. вот, подал что надо и ... удались. На вот на чай.
— Нет. чаевых мне не надо. Я и сам могу золотой подарить кому угодно вместо вашего гривенника. Я жду, господа, своего звездного часа.
— Ну ты у меня дождешься, мерзавец! Что тебе надобно, говори и убирайся?
— Не могу удалиться, пока не получу от вас указания насчет... болвана.
— Ну, пшел вон отсюда, болван, а, впрочем, погоди. Что ты тут плел? Кто тебе велел с нами "быть", затем "исчезнуть"?" Кто сей мерзавец, признавайся?
— Ну это не он, а они.
— Кто такие?
— Вы и есть сии мерзавцы, господа.
— Да как ты осмелился такое произнесть?
— Я не осмелился — вовсе, а стал лишь тем, чем вы сами о мне представленье создали в процессе беседы. Распроса, так сказать, или допроса.
Перевод Л.Еременко |
|
