ПОДВОДНАЯ ЛОДКА Сайт современной литературы

Электронный журнал (редактор Михаил Наумович Ромм)

  Дата обновления:
21.12.2010
 
Поиск

 

Главная страница
О проекте
Авторы на сайте
Книжная полка
Гуманитарный фонд
Воспоминания о ГФ
Одно стихотворение
Пишите нам
Архив

Проекты:

«Литературное имя»

«Новые Ворота»

Публикации:

Поэзия

Проза

Критика

 
 

банерная сеть «Гуманитарного фода»

 
 


Rambler's Top100

 

Вход в личный кабинет

  Владислав КУЛАКОВ

ЛИТЕРАТУРА ПЕРЕД ЛИЦОМ ЛИТЕРАТУРЫ

Нет, не можем, не хотим мы смириться с тем, что у нас, оказывается, вовсе не "самая читающая страна". Как же так: ведь все знают, что мы — особенные, и литература у нас особенная. "Поэт в России больше чем поэт". Прозаик больше, чем прозаик, драматург — больше, режиссёр, композитор... И вдруг — такая обида со стороны народа — не читают, на выставки не ходят — прямо беда. Как сумасшедшие бросились деньги зарабатывать, а на что жить нам. писателям, если читатели читают (и, соответственно, покупают) только зарубежные детективы? Да что деньги; Типун мне на язык. Связи духовной нет с народом, этой, как его, Соборности. Обидно. Плохой народ. Бяка. Кончи лась литература. Кончаются писатели. Придется перекиалифицироваться в управдомы. Всем скопом: десять тысяч членов союза советских писателей — талантливые, бездарные — все равно. "Я себя не отделяю. — пишет, безусловно талантливый. Лев Аннинский, — конец литературы — и для-меня профессиональная смерть. Придется встретить судьбу." ("Аргументы и факты", июль 1992 г.)

Зачем же так трагично, Лев Александрович? Поживете еще. Испишете... Но уж, конечно, не о советской "многонациональное™". Да и была ли она взаправду. Лев Александрович? Писатели хорошие б.ти, книжки хорошие были — так они и остались. Был, конечно, и сам феномен "советской литературы", но только ли литературный то был феномен? И стоит ли его, заметим, естественную, ненасильственную смерть выдавать за конец литературы? А ведь так получате-ся у Л.Аннинского. "Есть только один шанс, — доводит свою мысль до логического конца готовый разделить общую судьбу критик, — тот драматичнейший вариант, если мы НЕ ВЫЙДЕМ на столбовую дорогу ТВ-лиза-ции, если ввалимся обратно в тотальность-соборность. Тогда вновь понадобится людям Слово как противовес отчаянию. Великая литература — дитя великих несчастий. Не решаюсь пожелать моему народу ни того, ни другого." Ничего себе шанс, ничего себе выбор. Но Лев Аннинский, как всегда, честен: у подобной логики нет других вариантов.

Что же это за логика? Известно: русская идея, то есть, простите, специфика. В чем же она? А вот в чем: "...русская специфика — именно ВСЕ через литературу: и вера (при выморочной церкви), и закон (при выморочной демократии), и знание (при выморочном образовании). Теперь все возрождается (или зарождается), а литература, лишенная притока крови, чахнет... Под вопросом оказывается сам тип литературы как сакральной, тотальной ценности — то самое, что и было своеобразием России, рус ского сознания, мировым вкладом, проклятьем и прелестью.., Если выйдем на "столбовую дорогу цивилизации", — она (литература — В.К.) умрет. Умрет литература в русском смысле слова. И на ее похоронах в очередной раз спляшут "рок-музыканты" и покуражутся "телешоумены"."
В общем, старые попевки: мы — не такие, как все. мы — особенные.


почему уж так?
потому что
у нас Родина
а у них что

(Вс. Некрасов)

Что у них, теперь, благодаря Л. Аннинскому (да и не только ему), тоже известно: "ТВ-лизация". Она же — "столбовая дорога". И, соответственно, "литература в нерусском смысле слова" — "несакральная", "нетотальная". Но Бог с ним, со зловредным Западом. Зададимся вопросом: точно ли "мировым вкладом" русской литературы оказалась ее "тотапьность-соборность"? Точно ли нашу словесность "аршином общим не измерить"? Да и есть ли он, "общий аршин"?

"Аршин", по-моему, очевиден. Мы говорим об искусстве и давайте для начала обратим внимание не на "русскую специфику", а на специфику самого, так сказать, явления. Не на "веру", "закон" и "знание", а, собственно, на искусство, на художественное качество. Так ли уж русская литература в этом смысле безнадежна? Прошу понять меня правильно: речь идет не о пресловутых "художественных достоинствах", не о "стиле", а об эстетической основе любого конкретного художественного явления, о его способности вызвать эстетическую реакцию, вступать со зрителем-читателем вo взаимодействие особого рода. Ведь художественный текст, как любое проявление искусства, живет по своим законам, в конечном счете не так уж и зависящим ни от пестуемых автором "тотальности-соборности" или социальных заказов", ни, кстати говоря, от нелюбимой нами "нерусской установки на "эстетизм", "искусство для искусства" и т.п. Тут, конечно, все не так просто: художественное качество не выделяется в чистом виде; оно все время разное, связано тысячью, миллионами нитей с социумом, с его моралью, религией, философией ("вера , "закон", "знание"). И все же оно реально. Художественное сознание — часть общего менталитета эпохи, но у него своя природа, и именно им, в конечном счете, определяется искусство. Текст, не обладающий независимым художественным качеством — мертвый текст. Русская классическая литература (которую Л.Аннинский так ненавязчиво не отделяет от "советской многонациональности") — живой текст, но вовсе не из-за своей "тотальности-соборности", а именно потому, что в ней всегда было великое Художество. А "тотальность-соборность", это, скорее, по части столь нелюбимых Л.Аннинским рок-музыкантов и масс-медиа.

Теперь вернемся к любимой теме нашей "особенности". Разумеется, мы особенные. Но не в большей степени, чем другие. У всех есть национальный характер, история, традиции. Есть и у нас, кто же спорит. "Восток-Запад", опять же, дело тонкое. Кто его знает, может, мы и скифы, и азиаты, да вот японцы тоже азиаты, а живут, как люди. Почему бы и нам не попробовать? Так ли уж наша "особенность" мешает? Во всяком случае, на "столбовой дороге" (по которой, кстати, впереди всех давно уже то пают те же японцы) традициям великой рус ской литературы никакая ТВ-лизация не угро жает. Правда, "советской многонациональ ной" — т.е. литературе, возникшей в услови ях уродливого, тоталитарного социума — действительно рассчитывать не на что.
Ведь что такое сам феномен советской литературной "соборности"? Это, в первую очередь, феномен духовного сопротивления режиму. Противостоять злу, объединившись хотя бы в литературе, в Слове: Естественная и необходимая защитная реакция больного общественного организма, — но выдавать такую ситуацию за нормальную и даже идеальную для литературы ("великая литература — дитя великих несчастий") — это уж слишком. Да и не в "великих несчастьях", на самом деле, суть. Вспомним: задача была не только писать, но и печататься. Обмануть цензуру, протащить крамольные идеи. А раз печататься — значит, приспособиться к режиму, и хоть в чем-то — но врать. А раз крамольные идеи, то как раз Слово, художественное слово, можно и побоку. Мысли-то не о том. Талант, конечно, брал свое, и хорошие книжки получались. Но, чем меньше сопротивлялся талант соборно-тоталитарным соблазнам, чем искренней художник вдохновлялся ролью борца и учителя, тем меньше оставалось шансов на настоящую литературную удачу и тем локальнее оказывалась сама удача. Феномен соборности советской литературы — безнадежно провинциальный феномен. Моногомиллионные тиражи прогрессивных журналов — форма политического протеста, а никакое не культурное пространство.

Стон несется из лагеря официальных либералов-шестидесятников: почва уходит из-под ног, писать не о чем да и не за чем. Их можно понять: время "реальной школы" в литературе и в критике в очередной раз закончилось. А что же новые хозяева положения — эстеты, структуралисты, постмодернисты? Тоже посыпают главу пеплом. Только у них от "русской специфики" не ностальгические слезы, а целый комплекс эстетической неполноценности. Из-за нее, из-за тотальности-соборности, морализма-профетиэма все наши беды — тоталитаризм и дикость. Проклятий русский менталитет" Азиатчина! Выжечь ее каленым железом, чтобы поскорей примкнуть к семье цивилизованных народов и литератур! Вот как раз литературе "примыкать" никуда не надо, она давно уже в этой самой семье. С художеством русской классики все а порядке, не взирая ни на какие особенности выраженного в ней русского менталитета. Искусство, может быть, и игра, но не игрушка, и русская "серьезность" не всегда занудство и провинциализм. (Сегодня, скорее, наоборот — хиханьки и хаханьки становятся занудством). Достоевский — плохой писатель?

Достоевский — плохой стилист, вернее, он восбще не стилист — у него другая система, но писатель, художник — он великий, и это, кажется, куда как убедительно, показал Бахтин. А Чехов, или, скажем. Бунин — великие художники не потому, что они "гладко", "стильно" писали, а потому, что они дали такую жизнь слову, которую способны дать только великие творцы. И морализм-профетизм здесь ни при чем.

Не надо возводить напраслину на наше, художественные традиции. Они вполне цивилизованы, и ни с царизмом, ни с большевизмом не связаны. Это действительно традиции великой литературы. А что с современностью? Советский литературный процесс — оплакиваемый одними и шумно осмеиваемый другими — умер. Тут-то бы и начаться расцвету свободной литературы. Но нет, не видно что-то расцвета. Наоборот, толкуют о кризисе. Но и кризиса, честно говоря, тоже не видно. Не видно вообще ничего. Туман. В "толстых" журналах пытаются вдохнуть новую жизнь в разваливающиеся вавилонские башни советского официального либерализма и консерватизма, срочно братающихся по этому поводу со своими антисоветскими, эмигрантскими аналогами. Самиздат продолжает "андеграундное" существование в изданиях "за свой счет", в эстетически радикальных журналах и журнальчиках, которые, как правило, редко переживают свой премьерный — с манифестами и великими планами — выпуск. Единого культурного пространства пока не получается. Ничего удивительного. Культурное пространство не возникает само по себе, тут мало индивидуальных усилий художника. Тут нужны критика, эстетика, философия; популяризаторы и интерпретаторы — словом, все то, что формирует общественное мнение. И вот эти-то институты, ответственные за социальное "структурирование" культурного, духовного пространства — за годы советской власти успели блестяще и чуть ли не окончательно разойтись с реальностью. Советская власть надула профессионалов. Даже тех, кто с советской властью боролся. Мы плохо знаем свою литературу.

Недавно в Москве состоялся литературный вечер, посвященный знаменитому са-миэдатовскому журналу "Синтаксис" А.Гинзбурга. Среди прочего, хозяин вечера — А.Гинзбург припомнил о каком-то выступлении Виктора Ерофеева, в котором последний утверждал, что свободная русская литература началась с "Метрополя . "Мне осталось только рассмеяться," — Не без обиды в голосе сказал старейшина самиздатовского цеха. И присутствующие действительно посмеялись. Но все это, конечно, не смешно. Дело ведь не в приоритетах и, так сказать, личных амбициях. Речь идет о литературных фактах, как раз о реальном культурном пространстве. Случай с Ерофеевым — не то чтобы пример сознательной дезинформации в корыстных целях (хотя Ерофеев-то как раз не может не знать историю самиздата), а просто свидетельство того, что в нынешней ситуации все можно, все сойдет. Есть мнения, и нет никакой ответственности перед реальностью. Реальность не структурирована, не отрефлексирована, и нынешний литературный процесс, которому уже ничто не мешает быть настоящим, просто повисает в воздухе.

На самом деле нормальное культурное развитие, конечно, никогда не прерывалось — и в эмиграции, и у нас — даже в самые страшные годы террора. Художественная логика предъявляла свои требования и всегда находила пути для развития, но на это мало кто обращал внимание. Ведь нужно было бороться — с коммунизмом — или за его "улучшение". И вот теперь, когда коммунизм повержен, а актуальным осталось только одно — само искусство — мы не знаем, как к нему подступиться. Туман, ничего не видно — потому что нет фона, перспективы, понимания реальных художественных связей. И не будет, если критика и литературоведение не возьмутся заум и не начнут платить по счетам 30-ти, а то и 50-ти летней давности. История русской литературы советского периода должна быть написана заново — и сегодня это занятие отнюдь не академическое. Должна быть, наконец, сформулирована такая точка зрения, с которой действительно можно увидеть все лучшее, что создано нашими писате-, лями, независимо от партийной приндлежно-сти — политической и эстетической. Ведь русская словесность — официальная, неофициальная, метрополии, диаспоры — едина, от этого никуда не денешься.

Конечно, чисто художественно, в плане, развития поэтики — неофициальная, независимая литература сделала, видимо', много больше, чем вся "советская многонациональная". Но это еще надо суметь показать и доказать. И потом, зачем пренебрегать даже частными, локальными удачами — просто хорошей книжкой, хорошим стихотворением, которых, в общем-то, хватало в союзе писателей? Конечно, официальным кумирам, например, в поэзии, придется сильно потесниться на Парнасе, но их вклад в гипотетическую общую антологию поэзии 50-80-х все же будет весом. Хотя понятно, что профессиональное стихописание — это чисто советское уродство, и девять десятых "профессионалов" — заведомая макулатура.

Я думаю, что всеобщая коммерциализация, которую сейчас все так проклинают, в конечном счете пойдет только на ползьу. Настоящая, серьезная литература?— это лишь вершина огромной пирамиды словесности. Ей как раз коммерциализация-ТВ-зация, что называется, до лампочки. Перестраивается остальной корпус — бренное тело "советской многонациональной". Ну и что? Раньше какой-нибудь середнячек из московского отделения СП худо-бедно перебивался "проблемными" повестушками для журнала "Юность", теперь он будет строчить детективы и сценарии для боевиков. И рыночная конкуренция, кстати, заставит его писать хоро-шо. А некоммерческая, настоящая литература появляется вовсе не из-за того, что писателю нужен гонорар. У нее есть мотиву посерьезнее.

Большая часть советской хорошей литературы, я подчеркиваю, хорошей — это, как правило, то, что можно условно назвать литературой самовыражения, честной, но частной, местного значения. Редко когда советскому писателю удавалось выйти на уровень подлинной художественной самодостаточности, обладающей качествами основной, неотраженной реальности. Такое вообще считается редко, и не тольхо среди советских, писателей. Но у нас за "самовыражение" платили, и оно плодилось бесконечно. Теперь ему положен предел. Конечно, все начинают с "самовыражения" —даже гении; оно неизбежно заполняет "текущую" литературу. Но нормальный поток в тепличных условиях сов-писовских гонораров превращается в море разливанное, совершенно не способное к самоочищению от всякого литературного мусора. Советская система развращала писателя, подкупала его. (Было такое стихотворение у Роберта Рождественского — "Мы — подкупленные..." — в том смысле, что это, мол, все клевета. А ведь купились: на Ленина, на р-ре-волюцию... Чего уж там, поэтом-то оно лучше, чем, допустим, на военном заводе.) Кончилась государственная литература, должна начаться нормальная. Теперь писать будут только те, кому действительно есть что сказать.

Новый литературный процесс пока не виден, но он проявится, куда ему деться. Про явится по мере освоения нами реального культурного пространства, в котором от всех этих внешних обвалов, от краха коммунизма и "советской многонациональности даже пылинка не шелохнулась. Подлинное искусство, литературный факт существует независимо от того, замечаем мы его или нет. Ио в наших интересах наконец tro заметить. В наших интересах знать свою литературу. Литературу не как средство борьбы, а как художественное слово, искусство. И, смею уверить, таковая имеется.

Владислав КУЛАКОВ
 
На главную В начало текущей В начало раздела Следующая Предыдущая
 

 

 
 
 

Дружественные ресурсы:

Из-во «Эра»
WWW.Liter.net
Скульптор Марат Бабин

 

 © Михаил Наумович Ромм  Разработка сайта