Главная страница
О проекте
Авторы на сайте
Книжная полка
Гуманитарный фонд
Воспоминания о ГФ
Одно стихотворение
Пишите нам
Архив

ТОТЕМ КАК ПОВТОРЕНИЕ ПРОЙДЕННЫХ НЕСОВЕРШЕНСТВ

Если бы я стал думать о первом акте творения, как о взрыве, как о выбросе энергии, то множественность биологических видов я представил бы себе, как брызги. Но если бы я стал думать о христианском смысле творения, то множественность видов я бы представил себе, как полный и закрытый реестр несовершенств. Как будто Творец испробовал на животных и растениях все виды отклонений от основной магистральной линии прежде, чем появился человек.

Я бы стал думать о нетерпении материи получить хоть сколько-нибудь крохотную частицу свободы воли и распорядиться ею по своему усмотрению. О муравье, поторопившемся выпросить у Создателя энергии и богоподобия размером на свою крохотную муравьиную жизнь. О слоне, поторопившемся употребить свои жизненные силы на достижение выдающихся размеров, на отращивание хобота и ушей. О динозаврах, поторопившихся заполонить землю и выработавших запас своей прочности в обозримый срок полностью вплоть до поголовного исчезновения.

Черепа гигантских лабиринтодонтов триаса — ископаемых амфибий.

И в конце концов, когда я начинаю думать о человеке, наследнике всех животных и растений, наделённом исключительным богоподобием, что даже Господь не погнушался сойти в его облике на землю, а я далек от мысли, что свои мессии были когда-либо или когда-либо будут у. коров или крокодилов, так вот. когда я думаю о человеке, получившем так много, но продолжающем заблуждаться, расходующим дарованную ему свободу воли на своеволие, то в его заблуждениях я усматриваю неизбежное тяготение к тому или иному из несовершенств, исповедовавшихся до него тем или иным биологическим видом. Потому что его отклонения на пути к совершенству в нашем развернутом времени неизбежно повторяют отклонения животных и растений от магистральной линии эволюции в свёрнутом времени творения. Ведь все заблуждения уже были опробованы до человека и ему невольно приходится повторяться. Это значит, что одни в своих несовершенствах напоминают насекомых, другие — пернатых, третьи,— семейство кошачьих. Четвёртые — грибы или траву. В этом проглядывает родство с теми или иными из них. Тотем.

В мире нет ни его случайного. Есть только такие длинные цепи ассоциаций, соединяющие далековатые друг от друга вещи, что мы теряем между ними связь. И когда была как гипотеза выдвинута идея сегодняшней нашей интеллектуальной тусовки, предполагающая, что непреднамеренно среди стихотворений каждого из нас обязательно есть хотя бы одно, центром которого является животное и оно есть тотем автора данных стихов, то сначала это выглядело как ничем не мотивированная нелепость. Согласитесь. что нелегко признать своим тотемом не какое-нибудь благородное существо, а, скажем, муху.

И вот. когда я понял, что из моих стихов, согласно этой идее, следует, что мой тотем — обыкновенная комнатная муха, я отверг это с негодованием. Но моя собственная жена, (в чьих еще глазах мы ничтожней, чем в глазах собственных жен), ведущая наблюдение за мной вот уже в течении пятнадцати лет совместной жизни помнила мне о моей всего бывшей для нее подозрительной любви к выпускам телепередачи "В мире животных . посвященным насекомым. И сам я вспонил, с каким интересом, даже страстью и возбуждением я смотрел когда-то еще западногерманский документальный фильм о простой комнатной мухе.

Действительно, согласился я тогда, ничей другой образ жизни не кажется мне более оправданным, чем образ жизни комнатной мухи, монотонно кружащей на одном и том же месте и назойливо бьющейся в прозрачное оконное стекло, совсем как человеческая душа, колотящаяся о прозрачное стекло неба без всякой надежды достичь его сияющих высот. Как мне знакома эта неспособность остановиться, оценить обстановку, это упрямое нежелание признать существующим что-либо простирающееся за пределы собственной ограниченности. Эта добровольная редукция взаимоотношений с реальностью. Но в этом мире, где любые усилия не результативны, я не вижу ничего оправданней, чем обойтись минимальными средствами. Замкнуться на себя, удовлетворившись отрывочными представлениями о внешнем, мутным сегментным зрением и судорожностью дискретных движений. Ведь, когда я смотрю на муху, потирающую передними лапками, совершающую ими омовение хоботка и головы, и таким образом молящуюся своему мушиному Аллаху, разве мне не знакомо дословно содержание ее молитв. И разве это содержание не вмещает всего того, о чем я сам молюсь по ночам.

Может быть стоит перемениться, преодолеть приговоренность к своему начинающему костенеть к сорока годам жизненному пространству. Ну, почему бы комнатной мухе не переселиться, не выбрать местом обитания свежие луга и поля, почему бы ей не потрафить почвенникам и славянофилам, не стать крепкой деревенской жительницей, спутницей хлебопашца, кормильца, "богоносца окаянного сочинения Фёдора Михайловича Достоевского", а не безродным космополитом кружить по комнате, чей наэлектризованный воздух потрескивает одиночными разрядами, источником которых служит включенный телевизор, транслирующий очередную отечественную "пошленькую оперетку" на этот раз в качестве действующих лиц с Ельциным, Хазбулатовым и прочей плотвой, которой оказывает повышенное внимание откормленная на доброкачественных импортных харчах западная худоумная пресса. Но нет, поздно, сделав однажды свой выбор, я навеки приговорен к одной с комнатной мухой среде обитания.

Ну. что ж, что может быть пошлее комнатной мухи, скажете вы. Я отвечу. Действительность, которую мы организуем нашими общими усилиями и в которой комнатная муха вынуждена существовать.

МУХА

все нитяное туловище мухи
нанизано на нервную систему
с моточком мышц, наверченных на брюхе,
и на подвестках лап поставлено на стену,

она несет свои простые мысли
и, может быть, свои простые чувства
так если бы ее сомненья грызли
о смысле жизни, сложной и невкусной,

забравшись к мухе в ворсовые поры,
на ней живет микроб дизентерии,
он сам с собой ведет подолгу споры
о мерах пищевой санитарии,

а мы живем с тобою по соседству
от нежной мухи, мудрого микроба,
но как-то так нас приучили с детства,
что мы умней и сделаны особо.

и как бы ни была ты грандиозна,
почти трансцедентальна и прекрасна,
на эту муху смотришь ты нервозно,
хотя она нисколько не опасна.

И ты берешь вчерашнюю газету
с трухою освещенных в ней событий
и убиваешь ею муху эту,
лишив ее предчувствий и наитий,

и сразу в комнату ворвался скорый поезд,
на стыке рельсов грохоча железно...
а можно было жить, не беспокоясь,
и жить себе легко и бесполезно.

Марк ШАТУНОВСКИЙ