Главная страница
О проекте
Авторы на сайте
Издать книгу
Купить книгу
Книжная полка
Гуманитарный фонд
Воспоминания о ГФ
Одно стихотворение
Пишите нам
Архив

Николай Байтов. Новая жизнь в словах. Рассказ. Стр.2-3

......альной, потому что выводит нас (это я обращаюсь и к себе, и к читателю) — выводит на размышления о некоторых словах, даже о многих словах — об их употреблении и различных смыслах, и даже более конкретно: об их произношении и написании различными людьми.

3.

Например, слова "престол" и "придел" Василий писал как "пристол" и "предел". И других нескольких подобных особенностей упорно держался. Вероника говорила: "в нем червь доморощенного рационализма". Но не будем о Веронике и о рациональном. В апреле начали крыть крышу железом, и дядя Сережа запил с дружками. Поговаривали о восстановлении храма Христа на месте бассейна "Москва". Под утро в тонком сне я видел, как мы с Андрюшей делали предварительную геодезическую съемку и для этого залезли на колокольню Обыденного. Я не мог вспомнить. был ли там железнодорожный путь, когда я в детстве проходил мимо забора котлована "Дворца Советов". Мне казалось, что определенно рельсы шли от реки, потом скромно пересекали площадь в устьях Пречистенки и Остоженки и плавной дугой уходили куда-то за дома в сторону Сивцева вражка. Но как это могло быть? Куда вели эти рельсы, старые, с травой между шпал? Никто по ним не ездил. Узкоколейка с вагонетками, может быть, была на самом котловане, за забором? Там высились горы глины. Впоследствии, когда Василий работал на "скорой помощи", он познакомился с очень симпатичной и скромной девушкой, медсестрой. Назначен был день венчания, и Василий меня приглашал. Мы разговорились. Помню, один раз мы сильно заспорили с ним из-за какого-то сущего пустяка, случайно подвернувшегося. Кажется, я утверждал, что слово "амвон" пишется с буквой "б", т.е. "амбвон". — а ведь я так и произносил. Василий поправил меня, но я долго стоял на своем, пока не заглянул наконец в словарь Бодуэна де Куртенэ. Примечательно, что и слово "аналой" Василий произносил и писал по всем правилам: "аналогий". Дело, однако, не в этом. Попытаюсь объяснить. — Ведь для говорения, например, с трибуны совсем не обязательно правильно произносить все слова. Не обязательно даже придерживаться системы в своих ошибках. Я мог бы говорить с трибуны, не остригши своих длинных и не совсем чистых волос, "Вот так обезьяна!" — сказала одна женщина а автобусе, указывая на меня соседке. — "Вот взять бы да и остричь его!" — "Конечно? — сказал я ей. — "будь ваша власть, вы бы всех остригли, я в этом не сомневаюсь. Но ведь вас даже не выбрали в народные депутаты! Или выбрали?" — "Нет," — сказала женщина. — "Ну, вот видите ",— сказал я. Было венчание. Мать невесты пригласила хор из Данилова. Все проходило очень торжественно. И вдруг одна девушка, стоявшая немного с краю среди присутствовавших гостей, залилась слезами, даже зарыдала, задергалась и долго не могла остановиться. "Все кончено, все кончено," — без конца повторяла она людям, которые усадили ее на скамейку и принесли стакан воды. Потом выяснилось, что она была тайно влюблена в Василия. Вроде, случай обычный и даже как будто украшающий сценарий хорошего венчания. Но здесь много загадочного. Как это она была влюблена столь тайно, что никто и подумать не мог? Может ли это быть? "И Василий не знал?" — спросил я потом Марину (так звали эту девушку). — Он догадывался." — сказала она. Но по всему было видно, что и для Василия это — гром средь ясного неба. И мне осталось предположить одно: что всю эту влюбленность она выдумала мгновенно, в момент самого венчания, и тут же поверила в нее задним числом, т.е.-что влюбленность была всегда. Ах, если б это было так, то как все было бы просто. Но я не могу быть уверен. Вот Вероника — другое дело. Но о ней не будем. Вернемся к дяде Сереже. Я тогда подумал: "какой смысл восстанавливать храм Христа, если — если да, сейчас... если это было, может быть, во сне, — эта узкоколейка и там — всё остальное? В чем мы (я обращаюсь к тебе, Андрюша!) — в чем мы можем быть уверены? Я молился (да, тут дело пошло к исповеди, и я не стыжусь в этом сознаться) — я молился, чтобы Бог дал мне забыть про те 20 рублей, которые занял у меня дядя Сережа на пьянку. Он-то забыл, — это просто. А я не мог. Я повторял: "и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим", —и воображение рисовало груды грехов — блистающих сокровищ, — которые Господь позабудет мне за эти несчастные 20 рублей (тьфу!). Есть резон? Кто станет отрицать? Но как это сделать — забыть, — со стороны кажется просто, а попробуй. "Долги наша." Я спросил у Василия: "Может быть, "долгИ"?" — "Нет, "дОлги". — отвечал он самодовольно. И был прав: зачем упускать случай самоутвердиться на очевидном, что десятки раз повторяется каждый день за службой и дома, — да и в молитвенниках напечатано с ударением. Так и настоятель сказал после уже венчания, когда я подошел под благословение: "Ну игумен! Ты прямо игумен у нас!" — имея в виду мои волосы. "Извините, батюшка."— говорю, — "Никак не соберусь постричься." И сразу смутился, ибо сообразил, что вышла двусмысленность. принялся быстро объяснять: "ну, то есть я хотел сказать "постричься" в смысле..." — "Я понял, понял," — сказал настоятель. А Василий захохотал: "Вот это здорово!" А Вероника со злобою закусила губу. Она всегда понимала все по-своему. Но не будем о ней. Я обращаюсь к тебе, Андрюша. Ведь именно ты, а не кто другой, когда я стал жаловаться на настоятеля (а кому еще я мог пожаловаться? — ведь именно с тобой мы делали геодезическую съемку с колокольни Обыденного, и на самом деле у меня просто нет другого человека, с которым я мог бы поговорить) — ты сказал сразу резко и насмешливо:

— Как он отнесся к твоему греху?

— Ну,— сказал я. — ну вот —

— А как он должен был отнестись? Что — льстить тебе и потакать?

(Это ты пошел на меня в наступление. А я:)

— Нет, но хотя бы какое-то понимание...

— Понимание чего?

— Ну... как бы это... Понимание, что ли, сложности того положения. в которое я попал...

— А почем ты знаешь? Ты пробовал ему объяснять?

— Да. мне хотелось ему объяснить. Но он с самого начала задал такой тон. что это было безнадежно...

— Так пробовал или нет?

— Пробовал, пробовал. Только приходилось выбирать какие-то слова... соответствующие. — ну, что ли, — его уровню...

— Ага, ты начал считать, что он глуп.

— Он недалек.

— Ты перерос его... Что ж, грех взрослит. Тебя можно поздравить.

— Спасибо. А вот то, что мы все узники, тебе не приходило в голову? Мы все живем в тюрьме. А зачем? Кому это так надо? В этом, что ли, красота мироздания или, может Быть, в этом его премудрость и совершенство? Ведь мы почти ничего не видим и не слышим, только заперты со всех сторон и обмануты в своем отторжении и ничтожестве — вот как надо сказать. Мы ничего не можем, а с нас спрашивают как со свободных. А я, презренная обезьяна-игумен, — я, например, даже купить ничего не могу в магазине. Зачем этот обман?

— Ну, заныл! Да кто тебя обманывает?

— Ну, хоть Вероника: она все время говорит... Но даже не в ней дело. Я хочу, чтобы ты меня понял: вообще во всех словах, которые говорятся и пишутся — сплошной и целенаправленный обман: они все твердят, что мы свободны, а на самом деле строят вокруг нас эту же самую тюрьму. Как и в случае с настоятелем, о котором я пытаюсь тебе объяснить, а ты даже не хочешь...

— Чепуха! Это не обман, а дефект речи. Ты сам себе тюрьму строишь из-за того, что слишком много о себе думаешь. Ведь гордость, уж коли она есть в человеке...

— Опять сначала! Ну вот! Ну как с тобой говорить!

— А чего ты хочешь? Я тоже человек грешный. Высокомерный, черствый, горький, — так? А тебе бы хотелось, чтоб с тобой нянчились.

— Извини, Андрюша, но я думаю о тебе даже гораздо хуже. Тебе просто лень вникнуть в мои вопросы и помочь мне. А твои грубость и суровость, которые ты, наверное, считаешь очень полезными для меня в моем положении, на самом деле суть просто удобное прикрытие для твоей лени и равнодушия. Вoт дядя Сережа — он не такой. Ты знаешь его?

— Дядя Сережа кровельщик? Так он же алкаш!

— Вот и хорошо. С ним можно хоть выпить. А с тобой разве выпьешь? Или с Василием?.. Особенно теперь, когда он обвенчался со своей медсестрой... Раньше ещё можно было, а теперь вряд ли. Но и раньше, когда он приносил спирт с работы и, выпивал даже изрядную дозу, он оставался точно таким же тупым и самодовольным, как и в трезвом состоянии. С ним абсолютно не о чем было поговорить. Разве что спросишь его для приличия, как правильно произносится или пишется то или иное слово. Например: "якоже и мы оставляем должникОм нашим — или "должникАм"? — спросишь так только, для поддержания, вроде, дружеского разговора. Ну, он даст со всей важностью все соответствующие объяснения. Обьяснения, конечно, поучительные, — ничего не скажешь. Но ведь больше-то ничего и не скажешь. А теперь он и вообще начал новую жизнь, — так что с него взять. Нет, дядя Сережа не таков. Он забыл про те двадцать руолей. Вот как он внимательно относится к людям. И когда я тоже забуду — тогда все сразу встанет на свои места: новая жизнь начнется для меня в словах, которых я никогда не говорил и не писал, которых я нигде не мог прочесть и ни от кого услышать, хотя так старался. Мне так хотелось, чтобы их сказал мне ты. Андрюша, а ты вместо этого...

— Да что ты пристал! Пусть их тебе твой дядя Сережа скажет!

— Нет, — возразил я,—он-то ничего не скажет. Он настоящий друг.

Издать книгу

Проект «Литературное имя»

Газета «Гуманитарный фонд»

«Купить книгу».  «Магазин в рюкзаке»

Премия «Живая литература»

Ваши баннеры на наших страницах