| |
2 "Гуманитарный фонд" №17(172) 1993 г,
ОЛЕГ РАЗУМОВСКИЙ
ОЛЕГ РАЗУМОВСКИЙ родился в 1949 году. Живет в Смоленске. Служил, во флоте. Работал в колхозе "Авангард" (деревня Баровщина), работал грузчиком в кондитерской, долго преподавал в школе. Пишет с пяти лет. Печатается с 1987 года. Публикации: "Третья модернизация" (Рига), "Мастерские" (Рига), "Митин журнал" (С.-Пб), "Черновик" (Нью-Йорк), "406" (Канада).
Орфогафия и пунктуация авторские
ТКАЧИХА
Она рассказывала: "позвонили, мол, ночью в 12 часов, не могли раньше, в девять, например, раз он умер в 7 часов. А ночью-то, знаешь, как неприятно. Я прямо рухнула, хорошо по телефону успела соседке сообщить. Она медсестра. Хоть укол пришла сделала.
Я потом целый год из дома почти не выходила, почернела вся."
"Любили его что ли очень?" — спросил студент.
"Да." — сказала она, слегка улыбаясь густонакрашенными малиновой помадой губами. Она — черноволосая, с сединой, смуглая, с большой, несколько отвислой грудью под синей майкой. Сверху расстегнутая спортивная куртка.
"Врачи тоже черти," — продолжала она, — "б..ди крашеные. Думаешь, они лечат? Да ни в жизнь. Потом, как умер, бабы пугали, что будет приходить, мол, являться хозяин, а я не боялась, он мне даже не снится. Раз только было — лежу я поздно ночью и, слышу, будто говорит: подвинься, мне тесно. Я глаза открыла, смотрю — дымок такой возле кровати. Узкая полосочка. И все. Исчезло. Бывает такое, а?"
Молодой парень в черных таиландских джинсах и турецком желтом свитере с надписью "Boys" сказал, что еще как бывает.
"Говорят, есть книга такая." — сказала женщина, задумавшись, — про это самое, хочу достать."
"Есть." — подтвердил молодой человек. — "но дорого стоит."
За окном электрички линяла осенняя природа. Пожилая тетка ехала на дачу доделывать там последние дела, студент — случайный попутчик — в неизвестном направлении. Сидевший рядом с ними мужик в штопаных штанах рассказывал всю дорогу тупо молчащей бабе в платке.
"Вот слушай. Поставил он двустволку себе между ног, да как шарахнет — пол-черепа снесло сразу. Глаз один вырвало нa хер, другой едва болтается. Неприятно было смотреть на него в гробу."
Баба тупо молчала, никак не реагировала на мрачное сообщение спутника.
Молодой человек спортивного вида рассматривал свою собеседницу. Она ему, в общем, нравилась. Не совсем старая. Одна губа у нее далеко выдавалась вперед, делая лицо слегка обезьяньим, ноги в черных трико тонковаты, зато грудь очень даже приличная и узкая талия. Для ее возраста совсем неплохо.
"Что я видела-то в жизни," — жаловалась она, — "работала ткачихой до самой пенсии, нервы как струна. Теперь бы только пожить, как он умер, а все — поздно."
"Что вы, вы ж еще молодая, вам только и жить теперь," — утешал студент.
"Брать кого попало, детка, не хочется," — улыбается она, явно польщенная комплиментом. — "ты Ленку не знаешь, случаем, из Петуховского магазина, продавщица, худая такая девка? Вот. У нее мать взяла себе мужика на старости лет, так он ее зарезал. И еще две недели жил с ней мертвой. Издевался как хотел над трупом. Утюгом ее прижигал. Ужасы! Нет, мне такого счастья не надо. И потом, я ж со своим столько лет прожила, любила его сильно. Какой-никакой, а я за ним ухаживала за больным. Когда мне ясно стало, что умрет, я ему все купила — рубашку, тапочки.
И бахрому. Только покрывала не было, не могла достать. Потом достала все-таки, детка, с большим трудом. Только ему не показывала, конечно. А рубашку давала примерить. Он спрашивает: зачем мне, я все равно лежу? Я врала, мол. пригодится еще."
"...его с работы уволили и прав лишили за пьянку," — рассказывал рядом мужик в рваных штанах, разных туфлях — на помойке, наверно, нашел, сейчас с обувью туго," — думала ткачиха, — "а у меня от мужа сапоги хорошие остались, они двести рублей теперь стоят" — "вот слушай," — обращался этот оборванец к все также тупо молчащей бабе в стареньком платке, — "а он переживал очень, поддал и бросился под электричку, его долго-долго тянуло, перемололо всего, накрутило на колеса, понимаешь..."
Вы такая молодая еще..." — говорил студент ткачихе.
"А что я видела в жизни, детка? Он был следователь. Часто дома не бывал. Где пропадал, я не знаю. Может, по работе, а может, гулял только где-нибудь. Приходил пьяный. Бил меня. Да так ловко, что фингалов не оставлял, как другие мужчины своим женам, а три-четыре дня после этого ходила как контуженная. Сам то пропадал днями и ночами, а если я задержусь где, не дай Бог, на пять минут, приставал, как пиявка: где была, мол? А где я была? Кобеля принимала, вот что. Как будто не знает, что дел — море. Одни эти жуки на даче чего стоят, не справишься с ними никак и выводить бесполезно. Бьюсь из года в год, а что толку."
"Слушай частушку новую," — говорила круглая, как бочка, контролерша в зеленой куртке своей подружке с корзиной для грибов: как многие той осенью, женщина запасалась, так как зима намечалась очень голодная, — "слушай, подруга, частушку — у Мишки Горбачева на голове проталина, всю Россию развалил, а прет на Сталина."
"Это ж надо такое придумать — проталина," — смеялась грибница и замечала после глубокомысленно: "нет, Маруся, все-таки умный у нас народ и талантливый."
"Это да, только что толку, живем как свиньи," — говорила контролерша, давясь смехом и уходя вдаль вагона ловить безбилетников.
"Нервы как струна." — повторяла ткачиха. — "всю жизнь до пенсии на этом льнокомбинате проработала. Никто нормальный меня теперь не возьмет, а какого-нибудь пьяного вечно черта мне не нужно, тем более что среди мужиков сейчас б..дей, ты меня извини, детка, больше, чем среди баб."
"Вы меня извините," — обратилась вдруг к ткачихе женщина в грязном байковом халате и резиновых сапогах, — "вы только что говорили, как нужно крыс травить, повторите, пожалуйста, рецепт, будте так добры."
Оба они, студент и его пожилая собеседница, удивились, конечно, потому что ни о каких крысах у них речь не шла ни в коем случае. Лишь об умершем около года назад супруге ткачихином
и всяких перепитиях ее непростой жизни.
"Вот теперь дача эта, куда я сейчас еду, детка. Я ее не хотела. Муж настоял. Говорит: будешь меня хоть вспоминать. А легко мне одной теперь на ней пахать? Вспоминаю, делать нечего."
"Вот видите, — сказал молодой человек задумчиво.
"Правда, картошки хватает на участке, покупать не приходится. Наоборот, продала на триста рублей где-то."
"Насчет картошки," — обернулся к ним мужчина в штопаных полосатых штанах, разных туфлях, — "был недавно случай. Мой сосед поехал на свою дачу копать картошку. Приезжает, а там двое уже во всю роют. Он подходит, говорит: ребята, что вы тут делаете? А они ему: не теряйся, мол. батя, становись рядом. Он видит, они здоровые оба как быки, драться с ними бесполезно. Стал, чо ж делать. Копают втроем. Парни себе покрупней, хозяину помельче достается. Накопали ребята сколько им надо сели в "Жигули" и уехали. А соседу моему так. ерунда осталась -Вот что нынче делается."
Дня через два ткачиха встречала студента на перроне станции. Пригласила, застенчиво улыбаясь, зайти к ней. Мол, хочет показать хромовые сапоги, что остались от мужа. Они стоили теперь 200 рублей на базаре. У нее приличная двухкомнатная квартира. Хорошая мебель, всякие шифонеры, один шкафчик красиво вделан в стенку — это муж покойник, он любил мастерить, золотые руки. Вот и он сам, Коля — большая цветная фотография в милицейской форме на телевизоре.
Студент сидел на диване, не снимая кроссовок, поставив их прямо на дорогой ковер. Она волновалась: ведь он мог подошвы загрязнить о рельсы, а там мазут этот, потом не ототрешь ничем. Пригласила его на кухню. Он все спрашивал: где ж сапоги-то? Сделала яичницу с салом. Он отказался, говорит, что сыт, не любит жирного. Потом все-таки съел все, исключая сало.
"А Коля любил очень. Однажды." — рассказывала ткачиха, — "шли с ним от дочки после ее свадьбы. Мою дочку, кстати, Сказка кличут. И вот возле самого дома, он, муж мой то есть, раз меня в поддыхало. Их там в милиции, детка, учат, как бить, чтоб следов не было. Сапогом врезал, а после и кулаком, но не в рожу, а по голове сверху (после три дня болела, гудела вся), и тут я озверела просто, схватила его за галстук и стала давить, задушить могла запросто, если б не сосед, такой кучерявый, весь черный, пьянь последняя и ворюга, не видно его что-то, верно, опять посадили. Он еле-еле оттащил меня, а то б задавила точно, как пить дать."
"А вы его любили?" — спросил студент, потягивая горячий кофе.
"Еще как, детка. Не поверишь. Я после его смерти чуть с ума не сошла. Похудела сильно, еще сейчас не пришла в норму. До сих пор вон грудь дряблая, ты заметил?"
Он протянул руку и дотронулся до вожделенной сиськи под халатом.
Потом они сидели на диване перед телевизором, смотрели какой-то итальянский фильм. Он не въезжал в сюжет. Мужчина целовал женщину, уткнувшись ей лицом между ног. Чувиха явно балдела, ахала, закатывала глазки.
"Почему нам в свое время такого не показывали?" — спросила ткачиха чисто риторически, от делать нечего. "Кстати, через неделю у Коли день рождения, пойду на кладбище, некоторые говорят, что не надо ходить, не положено, но я навещу все равно. А во сне он мне не снится. Я в церковь сходила и землю с его могилки освятила. Так нужно, детка, чтоб мертвец не беспокоил. Хочешь водки, а? Давай налью, что ли."
Она притащила бутылку, налила по стопке. Выпили.
"Где ж сапоги-то обещанные?" — опять спросил он.
"Погоди. Я после Колиной смерти пить было начала. Хотела водкой стравиться и умереть. Соседка ко мне стала ходить, алкоголичка. Но раз прогнала ее и пить бросила. А то у меня в ванной и петля была приготовлена."
Он обнял ее за шеей, пощекотал за ухом.
"Между прочим." — сказала она. — "в окно все видно, что мы с тобой здесь делаем. Я тут. расскажу тебе, от нечего делать, одной то вечерами скучно, за одним мужиком наблюдаю. Он на кухне у себя голый ходит, а в комнате у него черные шторы, ничего не видно, не знаю даже, есть ли у него баба или нет. Хочешь покажу тебе альбом с фотографиями?
Она принесла альбом с плюшевыми крышками темно-бордового цвета.
"Это на кладбище. Вот он, Коля, в гробу, на первом плане, а рядом, смотри, одни алкоголики стоят, видишь, какие рожи, как специально подобрались, бичи просто. Меня здесь, слава Богу, нету. Я валялась где-то. Откачали. Плохие фотографии, да? Его дружки снимали, милиционеры. Пьяницы. Вот он перед строем стоит, Коля. Видишь, какой высокий, здоровый. А это моя дочка, Сказка. Ей четырнадцать лет здесь. В пионер-лагере с подружкой загорают в одних купальниках.
Он смотрел на эту Сказку. Большая грудь, крутые бедра, симпатичная мордашка. Думал напряженно: где ж эти сапоги чертовы, почему не несет она?"
"Сними ты кроссовки," — сказала ткачиха неожиданно.
"А где сапоги, вы ж обещали показать?"
"Потом, куда они денутся."
Пока он развязывал шнурки, она достала из дивана подушку и простыни. Сказала хрипло: снимай штаны тоже."
Он скинул джинсы, прилег с ней рядом. Она вытерла с губ жирную помаду. Студент поцеловал ее, потом еще раз по ее просьбе. Помял с удовольствием эти огромные сиськи, которые так понравились ему еще в электричке.
"Давай согрешим, детка, а?" — попросила ткачиха.
"Нет," — отрезал он. — "показывайте сапоги, я из-за них пришел."
"Согрешим, а? Ну, пожалуйста. Я чистая, не подумай. СПИДа нету. Как Коля умер, я ни с кем, честное слово. Ни разу. У тебя же было ко мне желание, я чувствовала."
"Где сапоги-то?" — он крикнул. Натянул быстро джинсы и уставился на экран, где итальянец целовал итальянку. Завязал кроссовки и выскочил из ткачихиной квартиры.
Он уже неделю жил на кладбище. После того как поругался с женой. Она там б..данула где-то, с кем-то. Он расстроился. Психанул. Ушел из дома. Некоторое время занимался онанизмом среди могилок. Однажды почувствовал сильнейшее возбуждение при виде фотографии женщины на памятнике. Разрыл могилу руками, вскрыл гроб и оттрахал молодую еще, в принципе, бабенку, не выходя из ямки.
Студент весь истрепался, изорвался. Модный недавно еще прикид — черные таиландские джинсы и желтый турецкий свитер
— стали грязные, рваные, все в сырой земле и глине. Рожа не бритая, пожелтелая. Хотелось жрать постоянно и е..ться. Каждую ночь почти он разрывал себе могилку.
А однажды, ближе к вечеру, таясь в кустах, увидел ткачиху, свою знакомую. Она сидела возле красивого надгробья из черного мрамора, над которым памятник со звездой. Перед ней стояла бутылка водки, лежала всякая закусь. Сало, яички, пирожки, колбаска. Он неслышно подкрался поближе и как вампир набросился на женщину. Бешено сорвал с нее куртку, кофту, лифчик... Бросил ее на черное надгробье. Содрал с нее черное трико. Навалился всем дрожащим телом, вставил ей. Она вскрикнула, но негромко. Студент з..бал по ее смуглой роже, расквасил сразу же нос. Кровь хлынула на могилу. Опрокинулась банка с цветами, помялись венки. Он передохнул малость, выпил водки, заторнул пирожком и салом. Разбил бутылку о памятник и тем, что осталось в руках, перерезал ткачихе горло.
ЭЛЕОНОРА
Леша пришел ко мне как-то осенью, когда жрать было уже практически нечего, и, не переступая порога, как бы забив на все неприятности по примете, спросил: "Как ты насчет порева?"
Он такой длинный, худой, выгнанный иэ армии за пьянку. На вид просто доходяга, а туда же, давай ему девочек. Лет тридцати пяти. В желтой старой болоньевой куртке, красной шапочке.
Я отказался, конечно, ехать снимать шкур, потому что, во-первых, не было денег, а ведь водка стоит четвертной, не меньше, а во-вторых, от того, что нечего было есть, напала какая то апатия, из дома не хотелось выходить.
Дней через несколько я повстречал Лешу возле помойки, где наш смурной народ, записанный в очередь толстой бабой в фуфайке и застиранном синем больничном халате (она работала санитаркой при дурдоме) ждал уже не первый час машину с капустой.
Идиоты ругались меж собой, кляли чертову перестройку, вспоминали добрым словом Брежнева.
Стоял октябрь в середине, ожидалось резкое похолодание, но пока на солнце было тепло и приятно. Поэтому разговаривали с Лешей об эротике по видео. Вспомнили несколько фильмов с интересными сюжетами. Какой-то мужик в старых джинсах и ватнике (тот самый, который потом хапнул себе восемь мешков с капустой, так что мне, бедному, чья очередь была прямо за ним, воооще ничего не досталось) говорил тетке в больничной куртке, что ему лично масло совсем не нужно: чай он пьет, в суп масло не ложит. Была б водка, так вот и на нее ж, падлы, талоны ввели — две штуки в месяц, разве не б..дство.
Болтали, что зима должна быть по всем признакам холодная, а голод будет настоящий, как в старые времена.
"Моих ста пятидесяти да ее ста думаешь, хватит нам с женой и двумя детьми?" — спрашивал меня Леша, и я ему ответил напрямую, чего темнить в атмосфере гласности, что конечно же нет, и что обязательно загнутся они к весне. Детишки первыми кончатся, понятное дело — сперва младшенький, после старшенькая. Мать обезумеет, кинется на теплый еще трупик, начнет его терзать и грызть... Тут Леша и даст ей по голове камнем, достав его слабеющей рукой из кадки с квашеной капустой, которую они съели еще до Нового года. Ну, 31 декабря еще было чем заторнуть водяру, всего бутылка и была, между прочим, какая там пьянка, одна тоска, а остальную водку, полагающуюся по талонам, супруги распили, не утерпев, с горя от такой жизни, еще раньше, чтоб среди прочего заглушить хоть как-то страшный голод. Даже детишкам наливали по чуть-чуть, а что делать— ведь плачут сутками, бедненькие. Сначала хоть картошечка была, выручала, не говоря уже о мясе, которого не было с того октября, когда мы сошлись с Лешей в ожидании машины с капустой.
"А помнишь Эмануэлу?" — вспомнил он видео-хит про французскую эротоманку.
Как же я не помнил. Мы живо обсосали особенно смачные сцены из популярного сериала, который смотрели когда жрать еще было более-менее в волю. У меня, например, некоторые вкусные эпизоды женского онанизма, лесбоса, или совращения малолетних девочек взрослыми женщинами навеки ассоциировались теперь с мясом по-еврейски, цплятами гриль, котлетами по-киевски, люля-кебаб... И все это под хорошее марочное вино и водку. О, мы часами смотрели эти секс-фильмы и жрали, чревоугодничали, до икоты, поноса или, наоборот, запора. Вот теперь и пришла пора расплачиваться.
"Помнишь Сад радости в третьей серии? Обожаю групповушки, когда можно брать любую бабу, какую схватишь, и драть ее, драть, сучку. Жалко, что у нас нет борделей," — расстраивался Леша.
"Ничего," — утешал я его, как мог, — "скинут коммунистов, все будет нормально с сексом, вот увидишь, как в Венгрии. Да и с мясом тоже, кстати. У них там знаешь, сейчас есть такие услуги — например, в такси включают счетчик и пошел ее катать, шлюху, как хочешь, а она должна исполнять любое твое желание. А в перерывах какая угодно фирменная жратва — пицца, гамбургеры, хот-доги..."
Леша мечтательно улыбался усатой половиной рожи из-под натянутой чуть не до носа красной шапочки. На солнышке приятно расслабиться и совсем не хочется думать о зиме и ее ужасных последствиях — прямом людоедстве в ряде случаев.
Курили "Астру" , которую теперь покупали у цыган за два пятьдесят пачка. Был случай недавно в нашем подьезде вечером. Мальчишка-ПТУшник попросил у пенсионера и ветерана дяди Коли, который курил перед сном на воздухе, сигаретку, а дед по привычке послал пацана на х.й. Тот и пошел, вернее, побежал даже, вверх по лестнице к себе домой и скоро вернулся уже с молоточком. Да так дал старому жлобу, с его точки зрения, по темечку, что тот тут же умер на месте, не приходя в сознание.
"Помнишь мою первую жену?" — спросил Леша задумчиво, в то время как младшенький, Лешина копия, не подозревая о своей горькой участи в проклятое зимнее время, весело катал тачку, в которую потом при распределении, увы, не попало большое количество качанов. Как обычно у нас, победили самые наглые, крикливые и тупые. Здоровое большинство, так сказать. Не говоря о депутатах, конечно, которые, как начальство, хапнули себе львиную долю. Ну, а мы с Лехой, размягченные сексуальными воспоминаниями недалекого прошлого, пролетели мимо кассы. Ему еще достались несколько кочанов, а мне вообще ноль.
"Красивая у тебя баба была, я отлично помню," — сказал я, имея в виду его первую жену, припоминая с трудом сквозь винный дурман шапочного знакомства ее милое чувственное личико, черные, как смоль, волосы, упругий высокий зад и весь вообще жантильный, слегка жеманный, вид в отличном по тем временам прикиде — кожаный плащ и высокие итальянские сапоги. Вот все, что я запомнил. Она куда-то тащила Лешу, который хотел продолжить (вина-то было море и очень дешевого), но не умел сопротивляться, не мог как следует показать перед шкурой мужской характер, а еще офицер. Я ж был тогда неслабо парализован убойной бормотушной дозой и не смог задержать товарища, отбить его от агрессивной женщины. Да и х.й с ним. самому больше досталось.
"Она, между прочим, очень любила, когда кто-то третий прин сутствовал, когда мы трахались," — объяснял Леша. — "поэтому любила этим делом в гостях заниматься или, если к нам кто приходил с визитом. Даже при родителях у нее дома. И обнажаться обожала, ходить практически голой перед отцом-матерью. Ну, там накинет какой-нибудь легенький пеньюар, а все сиськи-письки просвечиваются очень отчетливо. И при всяком удобном случае тянет меня на кровать, хотя знает прекрасно, что мамаша или батя постоянно заходят в комнату по хозяйским делам — ну, там варенье варят, катят помидоры, маринуют грибы. Ты помнишь, время-то было, лет десять назад, когда жрали еще прилично, а у нее старики только тем и занимались, что запасались. Но предкам ее, я тебе скажу, кажется, абсолютно по х.ю было, что мы при них е..лись.
А если уж вообще никого под рукой не было, кто б видел наш с ней половой акт, тянула меня на улицу Элеонора, так ее звали, ты помнишь, в подъезд или на автобусную остановку, чтоб только люди нас видели. Она от этого просто торчала, а иначе ей трудно было кончить.
Однажды в гостях у одного лейтенанта я ей говорю:
Элеонора (это после того, как перепихнулись с ней, а он лежит на койке рядом), говорю ей с понтом, а ты не против, если я его позову к нам в постель? Она так говорит, как бы между прочим, знаешь, как хочешь, мол, Леша, это от тебя зависит, а сама, вижу, прямо трясется вся от желания. Но я тогда, конечно, этого 6..дства не позволил. Молодой был, не понимал многого и имел в этом смысле определенные принципы. Жена все-таки. Дурак! Теперь бы все по другому само собой устроилось. Специально мужиков приглашал бы, да еще брал бы с них деньги за приятный вечер. Представляешь, как пригодилась бы она сейчас, когда жрать практически нечего, цены растут катастрофически, да и выпить стоит у цыган пять рваных, хошь бери, хошь нет, а наша натура такая — одна бутылка мало, две не хватает, сам знаешь, цыгане же, б., дь, те за годы этой перестройки на нашей беде озолотились просто и строят себе такие дома, дворцы прямо, ездят на "Ладах", ходят в самой модной одежде, все в золоте... Слыхал, говорят, что еще пять таких вот лет, и они ихним коням золотые зубы вставят."
"Да ты мог бы ее, такую озабоченную," — сочувствовал я человеку. — "иностранцам сдавать. Сейчас за валюту можно любую жратву покупать и отличное фирменное пойло."
"Да-а." — мечтательно протянул Леша, аккуратно докуривая бычок, обжигая пальцы, щурясь на солнышке, — "я очень надеюсь все-таки, что она вернется. Не приживется, думаю, у этого черного в его е..ном Баку. Там ж у них с бабами строго, а она б..данугь любит как следует. А в Азербайджане за это убить могут, не так ли? Плюс эти погромы там и русских гонят вон на х.р. Я знаю, она на деньги польстилась, только вряд ли у нее что получится. Не выдержит Элеонора при ее характере. Как считаешь?"
"А сколько она уже там?"
"Пять лет уже."
"Скоро приедет," — поддержал я человека в его предположениях. — "жди к весне, если сам жив будешь."
"Когда в Монголии жили, она с этим азербайджанцем спуталась. Тоже мне друг называется. Жили в одной квартире. Ну. знаешь, как в армии — трехкомнатная хата и три семьи в ней — кухня общая. А Элеонора наденет коротенькую рубашечку и готовит чего-нибудь без трусов. Готовила она, между прочим, классно. Жрали там неплохо, потому что с продуктами было отлично, особенно мяса завались, страна-то скотоводческая. Пельмени она обожала делать, мы их жрали потом под водочку. Как вспомню,.. Вот, а у Элеоноры, когда она у плиты, все из-под рубашки видно, если нагибается, вся п..да. как говорится, наружу. Мужикам-то нравилось, а бабы, их жены, были разумеется, против ......
черножопый возбудимый оказался чрезвычайно. К тому ж она, представь, когда душ принимала, никогда не закрывала дверь в ванную, спецом, чтоб мужики могли войти случайно и увидеть... Там было на что посмотреть, я тебе отвечаю.
"А скажи," — спросил я заинтересованный такой клевой чувихой. — "сколько ей лет было, когда вы поженились?"
"Восемнадцать. Уже не целка, конечно. Первый раз ее мужик старше ее отца трахнул, ей и шестнадцати не было. Он из Москвы сам, какой-то там воротила теневой экономики, а отдыхал в нашем городе в доме отдыха. Элеонора там рядом была в спортлагере. Она рассказывала: он стал ее расхваливать, какая у нее классная грудь, фигура, попка, ей очень нравилось, ну, и раз затащил к себе в комнату и потом две недели, что там пробыл, драл ее каждый день. Вообще-то, между нами, ей надо было в день три раза, это я по собственному опыту сужу — утром после завтрака, дальше после обеда как штык и на ночь перед сном обязательно, очень плотно подьев перед этим делом. Иногда приходишь с дежурства, особенно в этой Монголии е..ной, где служба вообще не подарок, а она — давай, мол, и все, ее не интересует, б..дь, что я измотан до крайности.
А у этого мафиози, который ее дефлорировал, выражаясь по научному, мы потом с ней несколько раз в Москве останавливались, и он ее там постоянно трахал. Я-то не знал, не догадывался даже, он же старше ее намного. Говорила. что хороший знакомый ее отца, но потом перед разводом все рассказала. Когда ж вы успевали? спрашиваю. А помнишь, говорит, ты в гастроном за водкой бегал. Или отрубался пьяный, а мы с ним до утра тешились..
Я теперь, знаешь, иногда думаю, ну и х.р с ней, если она такая заводная. Даже интересно, правда? А тогда пытался ее как-то сдерживать. Но она меня все равно постоянно обманывала. После-то, как разводились, все рассказала."
Тут Леша отвлекся от сладостных воспоминаний, потому что его ребеночек, младшенький, который к весне, когда начнет ядовито таять снег, обнажая там и здесь разложившиеся трупы стариков и детишек в первую очередь, мучительно скончается, до самой смерти вопя истошным охрипшим голосом, умоляя бедную мамку дать ему чего-нибудь пожевать, а та, бессильная помочь, станет заламывать руки, кусать локти, рвать на себе ночнушку и т.д. Так вот, этот Лешин мальчонка куда-то исчез, и Леша отправился на поиски. Нашел его неподалеку, на помойке, где маленький нашел какой-то корм и жрал все подряд. Слава Богу, ранней осенью еще было чем поживиться. Но было опасно там находиться, потому что крысы, чуя голодуху, перебирались поближе к людским жилищам и спокойно могли захавать малыша, не дав ему, как надо, умереть своей смертью.
"Этот у меня уже от второй жены, от Ритки," — объяснил Леша. — "эта баба — полная противоположность первой. Ей секс нужен раз в две недели и то не обязательно. Я уже ей и литературку давал почитать по половой жизни. Говорю, мол, ты ж понимаешь, что для меня вредна эта фригидность. Хоть имитируй тогда, что тебе приятно, делай вид. Она вроде начала стараться, только это, пойми, совсем не тот кайф. Согласен? И что характерно, к еде Ритка совершенно безразлична. Я с ней просто опустился во всех отношениях.
А Элеонора, та помешана была на эротике. И подрочить себе п..ду обожала очень. В перерывах между поревом. Лезла туда двумя руками и просила при этом, чтоб я ей рассказывал всякие сексуальные истории. Я ей иногда помогал мастурбировать. Однажды были в гостях у одного лейтенанта. Жратвы было навалом отличной. Борщ, помню, был классный, очень жирный, и тушеное мясо, потом еще блины, на масленицу, что ли, пироги с картошкой, много сала и вволю вина с водкой. И хозяйка, как на грех, дала посмотреть шведский журнальчик, а в нем ничего особенного — одни голые телки и все, а Элеонора так возбудилась, слушай, смотрит и вижу — тащится, не может, прикрылась журнальчиком, положила на коленки и лезет рукой под юбку .. Тут я ей говорю: дай я. И стал дрочить ей. На свою голову только, потому что, когда кончала, она заорала так, что и хозяева и гости просто приторчали, были, конечно, шокированы. Пришлось дергать оттуда поскорей. А жаль, еды и бухалова там оставалось еще очень много.
А теперь слушай, как она меня обманула. Тут вообще-то не но, кто кого, но слушай. Помнишь мы с тобой ночевали у одного знакомого с четырьмя чувихами? Еще официант был с нами, Сашка. Припоминай, ну. Вот. Так когда вы все заснули, я всех четырех шкур по очереди оттрахал. На свою, кстати, жопу. У тебя-то ничего после той ночи, все нормально? Видишь. А у меня с конца закапало. Элеонора в это время в больнице была, поэтому я и загулял, ты понял, но уже выздоравливала и надо было ее навестить обязательно. И там, где-то в темном углу, она меня прижала. Пришлось засадить. А что сделаешь, жена все-таки. Потом, уже в части, в Монголии этой е..ной, думаю: все, кранты. теперь жди письма о разводе. Однако нет, пишет — жди, еду. Только когда разводились, рассказала. Оказывается, да, точно, подцепила она трипак, но подумала не на меня, а на одного из трех своих хахалей, с которыми она в больнице трахалась — врача-анастезиолога, медбрата при кухне, который ее подкармливал, и парнишку совсем молоденького из больных. Как тебе нравится это?"
Мы беседовали, а день был в разгаре. Субботний, неспешный, прохладный в тени, но на солнце теплый. Полный всяческих малых забот о хлебе насущном и злобы на сук, которые лишают нас последней радости в жизни, хаванины, то есть. Наши людишки, мужики и бабы, базарили за жизнь, что становилась все хуже.
"А то знаешь, еще чего предлагала," — вспомнил Леша новый прикол и улыбнулся щепоткой усов, — "говорит, давай пригласим фотографа, пусть поснимает нас во время акта в разных интересных позах. Ну, я ни в какую. Глупый тогда был, принципиальный. Сейчас бы конечно — полный вперед... Но она в итоге своего добилась все-таки. Присылает мне в эту Монголию е..ную фотокарточку перед самым своим приездом. Это незадолго уже до развода было, запомни, когда Элеонора с этим черным спуталась. Ну, и там на фото она абсолютно голая, в разных ракурсах. Я потом спрашиваю: кто снимал-то тебя хоть? Отвечает: подружка, Светка. Была у нее такая, верно. По музучилищу. Еще покруче, может быть, чем моя Элеонора в плане секса. Я вообще заметил, там у них в "музыкалке" все девки какие-то насчет эротики сдвинутые. А Светланка любила, например, свою грудь неожиданно обнажать, когда смотрели вечером телевизор и жрали при этом голубцы. Они очень их любили и та и другая. Красивые сиськи, ничего не скажешь. Просила Элеонору, чтоб та их ей гладила. Да они. наверное, и спали вместе неоднократно. И не наверно, а точно. К лесбосу моя тяготела явно, только я тогда не понимал этих дел. Темный был. необразованный. Теперь-то мы видиков насмотрелись, просветились, не так ли?
Ну, а как фотки эти увидел, где она голая, думаю: ага, подружка тебя фотографировала — с большим болтом.
И все же я очень надеюсь, что она вернется скоро, сбежит из этого позорного Баку, испугается погромов, резни, немотивированных убийств, самосуда, гонений на русских и всех притеснений, какие выпадают на долю женщины в мусульманской стране... наплюет на большие бабки и приедет сюда к нам. К весне, может .......
Я заверил товарища, что обязательно приедет, будет здесь весною.
"Тут-то я ее и возьму в оборот," — закончил Леша на такой мажорной ноте.
|
|
